Сквозь галловые[1] кованые решётки, украшающие стрельчатые арки католического монастыря, проникал утренний свет июльского солнца. Сестра Габриэлла, ласкаемая лучами зари, распростёрлась по белой простыне, на кровати раухтопазного[2] цвета. Опомнившись, монахиня встала и, мигом собравшись, суетливо направилась на хваления.

Юный бутон, окутываемый гагатовым[3] полотном, проведший часы в незамысловатых хлопотах, скользнул, словно по дуновению ветра, в ставшее привычным место, - каменный ледяной подвал средневекового монастыря, куда не просачивалась ни толика света. Габриэлла ступила на влажный пол, спустила многочисленные одежды и присела, устремив от природы смуглое лицо к полуразрушившемуся столбу. Сложив руки в молитве и обратив блаженные карие глаза к уходящему во тьму потолку, Иезавель начала шептать латинские фразы. Всё её существо содрогалось, пронизываемое неизвестной силой. На помутневших глазах выступили хрустальные слёзы. Бальзаминовые[4] губы её походили на иссохшую и потрескавшуюся от недостатка живительных капель воды африканскую почву. Достигнув высшей степени экстаза, она рухнула на белокаменные плиты импровизированного алтаря. Вскоре Габриэлла пришла в себя и поспешила удалиться.

- Сестра Габриэлла! Сестра Габриэлла! – кричала запыхавшаяся монахиня.

- Да, сестра Антония? – обернулась на зов мирно шагающая девушка.

- Но у вас не было цветов с собой, когда вы вошли в монастырь!

- Я уже положила их на алтарь... Сестра Антония, вы следите за мной?

- Нет... Но вы так часто стали пропадать, не понятно, куда.

- Извините, я не хотела вас обидеть… - проговорила тридцатилетняя монахиня, искренне раскаиваясь.

- Всё хорошо, я не в обиде на вас, дорогая сестра, - безрадостно улыбнулась Габриэлла.

- Как же я люблю тебя! Ты моё небо, ты – мой ангел, ты – мой отец и моя мать! – восклицала, забываясь, Габриэлла.

Она нежилась в горячей постели, в келье, наполняющуюся холодным лунным свечением. Бледные полосы нежно ложились на её искушённое лицо. Глаза, полуприкрытые шторками век говорили об отстранённости, вызванной проявлением нечестивой любви.

Её трясло изнутри. Вздохи походили на отчаянные крики.

Габриэлла уходила в беспамятство, и язык заплетался во время произнесения отрывистых фраз, отголосков прошлого, доносящихся из глубин сознания. Она облизывала потрескавшиеся губы.

- Ты знаешь, ты знаешь, как я люблю тебя… Я твоя…

Внезапно в келью ворвалась сестра Катарина. Представшее перед ней зрелище шокировало робкую девятнадцатилетнюю монахиню, что та, закрыв лицо руками, как бы стараясь не осквернять собственные мысли и чувства, отвернулась и убежала прочь.

Габриэлла, не слыша ни единого шороха, погружалась в сладостную дьявольскую обитель, всё больше и больше разжигая в сердце губительный огонь.

Немного погодя в комнату возвратилась Катарина, но уже вместе с матерью-настоятельницей. Увиденное повергло честных женщин в состояние аффекта. Обнажённая Габриэлла сползла на пол и, задыхаясь в адской истоме, граничащей с неуловимой экзальтацией, шептала бредовые плохоразбираемые слова, выкрикивала непристойности, активно совершая соблазнительные телодвижения, пластичности которых позавидовала бы любая исполнительница сабара.

- Габриэлла! – осмелилась наконец вымолвить неуклюже подбежавшая к девушке игуменья, - Что вы творите? Такое не дозволено монахине! Как вы смеете?!

- Она одержима, она не слышит вас, - тихо сказала, чуть не плача, сестра Катарина, оставаясь стоять в дверном проёме.

- Видимо, ты права, - ответила настоятельница более спокойным тоном, лишённым первоначального негодования. Она пыталась удержать конечности девушки в одном положении хоть на секунду, но движения Габриэллы, казалось, только усиливались.

- О, я запомню этот миг, Люцифер, мой любимый! Бери меня полностью, пользуйся мной, поглоти моё существо, познай мою бренную плоть, испей нектар моей чёрной крови…

Катарина, окончательно растерявшись, закричала, чем вызвала испуг и озабоченность шедших по коридору монахинь. Женщины в мрачных одеяниях прибежали на ужасающий гул и, узнав причину беспокойства, заторопились уведомить о происходящем весь монастырь.

Маленькая послушница Катарина плакала в углу, укрывшись от окружения в спасительных складках апостольника, когда в келью с серьёзным и невозмутимым видом вошёл священник.

Все отошли в сторону, расступались, освобождая проход падре Даниэлю и предоставляя ему свершить искоренение зла. Падре внимательно посмотрел на сотрясающуюся в конвульсиях монахиню, после приступив к исполнению ритуалов, читая молитвы и окропляя юное тело святой водой.

Стояла глухая ночь, во мраке которой мерещились странные видения. Будоражащий вопль пронёсся по безмятежной лестной чаще. Габриэлла, вопреки праведным силам, вырвалась из священного места, расталкивая ненавистных святош; она оказалась посреди лиственного леса. Глаза её словно покрылись пеленой, и, ничего не видя, девушка совершала непонятные ей самой действия.

Изумлённый падре вышел и решительно направился на поиски блудницы, и толпище монахинь последовало за ним. Они рыскали, но не сумели отыскать недавно приехавшую к ним женщину, желавшую стать послушницей, самоотверженностью своей поражавшую испытанных аскетов.

Габриэлла мчалась, спотыкаясь о кочки и ветки, следуя немому голосу, звавшего её из пучины преисподней за собой в Пандемониум. Монахиня перебирала руками в воздухе, хватаясь за голые шершавые стволы обволакиваемых сумраком деревьев. Вблизи послышался шум быстрого течения Рио-Саладо. Изнывая от мучительного страстного томления, ничего не подозревавшая Габриэлла ступила навстречу водному потоку, живительному источнику уповающей любви...

И к актинолитным[5] кронам чудесных эндемичных деревьев вознёсся пронзительный рёв раненного в самое сердце зверя, утонувшего в пламени кровавого ада.

[1] Га́лловый – то же, что чёрный.

[2] Раухтопа́зный – то же, что коричневый.

[3] Гага́товый (здесь) – то же, что чёрный.

[4] Бальзами́новый (здесь) – то же, что красно-розовый, тёмно-розовый.

[5] Актиноли́тный – светло-зелёный, сине-зелёный.

Скачать и читать здесь:

Сирена ада

Либо здесь:

Сирена ада (2)